– Мистер Нейлор, – произнесла она голосом, подобным арктическому ветру, – я никогда не поступалась принципами из опасения за свою безопасность.

– Разумеется, нет, – сказал Ник. – Я вовсе не это имел в виду. Просто нам кажется…

– Если мы позволим террористам указывать, чего нам нельзя говорить, мы тем самым позволим им указывать, что нам говорить следует. И в этом случае мы как цивилизованные люди существовать перестанем.

– Прекрасно сказано, – подхватил Ник. – И все же я должен настоять на том, чтобы о табаке вы не упоминали. Вы же не хотите довести эту публику до белого каления. Я ничего не знаю об ИРА, кроме того, что добра от нее ждать не приходится, – и, разумеется, то, что ее бойцы сделали с вашими собаками, ужасно, – однако в Америке случаются временами вещи и пострашнее.

Краска бросилась в лицо леди Бент. Она встала, показывая, что разговор окончен, протянула Нику руку и сдавленным голосом, не улыбнувшись, сказала:

– Рада была познакомиться с вами. Ник, сопровождаемый вице-королем, покинул комнату, дверь которой, как по волшебству, сама распахнулась перед ним.

Два дня спустя, в Вашингтоне – Ник готовился к поездке в Калифорнию – его вызвал БР.

– Видел? – спросил он, бросая на стол номер «Уолл-стрит джорнал». Нет, еще не видел. Ник приступил к чтению:

«После обеда в отеле „Пьер“ леди Бент произнесла речь, продлившуюся час двадцать пять минут, что немало даже по ее меркам. Темой речи стала свобода предпринимательства после холодной войны. Никого из присутствовавших на обеде, то есть по преимуществу официальных лиц из сфер бизнеса и международной торговли, не удивило, что бывший премьер-министр Британии поднимает свой голос в защиту свободы торговли, язвительно нападая на протекционизм. Однако, помимо этого, она с необычайной страстностью высказалась в поддержку права американских и английских сигаретных компаний свободно конкурировать на азиатском рынке. Леди Бент отдала должное компании „Агломерейтед Тобакко“, проявляющей особую активность в стараниях преодолеть существующие в странах Тихоокеанского бассейна ограничения на продажу американских табачных изделий. В состоявшейся после обеда неофициальной беседе с журналистами леди Бент заявила, что ее высказывания о табаке никак не связаны с дружественными отношениями, сложившимися между ней и „Агломерейтед“. „Мои воззрения на производство и продажу табака ничем не отличаются от моих воззрений на производство и продажу мороженого, – сказала она, – и они оставались неизменными на протяжении всей моей карьеры“. Далее она осудила анти-табачное движение как „направленное против бизнеса“.

– Не знаю, что ты ей наговорил, – сказал БР, – но оно определенно сработало. Я получил распоряжение еще повысить тебе жалованье. До двухсот пятидесяти.

В коридоре Ник столкнулся с Дженнет. Она просияла.

– Мы так и не поговорили о «Затянись!», – сказала она.

– Я завтра лечу в Калифорнию.

– Значит, надо будет вечером еще разок выпить по маленькой на сон грядущий, – промурлыкала Дженнет. Ей хотелось снова прийти к Нику. И все повторилось: погашенный свет, коробочки с презервативами – Дженнет явно питала слабость к резиновым изделиям, – охи и ахи. На следующее утро Ник, квелый и разбитый, вылетел из «Даллеса» в Лос-Анджелес, на важную встречу с важным человеком.

Глава 17

Он полетел первым классом. БР пришлось согласиться на это, поскольку Ник вез в кейсе полмиллиона пятидесятидолларовыми и сотенными бумажками. Плата за молчание Лорна Латча. Странное возникает ощущение, когда тащишь с собой такую кучу денег. Кажешься самому себе наркодельцом или тайным посредником времен Уотергейта. Когда Ника просвечивали в «Даллесе», у парня, глядевшего на монитор и увидевшего все эти пачки, глаза полезли на лоб. Деньги перевозить закон не запрещает, а вот трем телохранительницам Ника, как только они предъявили свои девятимиллиметровые, устроили небольшую сцену. Впрочем, когда Ник уселся в первом классе и над ним склонилась сначала стюардесса, раздававшая нагретые салфетки, а следом другая – с «Кровавыми Мэри», он ощутил приятную расслабленность. Нику нравилось летать, пусть даже авиалинии экономили теперь на подаче свежего воздуха в салоны. Пожалуй, подумал Ник, и он и они занимаются одним делом.

Салон первого класса был заполнен. В последние годы между Вашингтоном и Лос-Анджелесом мотается немало людей. Ник узнал пресс-секретаря Барбары Стрейзанд, который, как он читал, прилетал в столицу, чтобы изложить Совету национальной безопасности взгляды Барбары на развитие ситуации в Сирии. Был здесь и пресс-секретарь Ричарда Дрейфуса, познакомивший кабинет министров с отношением Ричарда к реформе здравоохранения.

Прошло почти два часа полета, прежде чем Ник сообразил, что сидящая рядом с ним женщина в темных очках, размерам которых позавидовала бы и Джекки О., это Тарлина Тамм, телережиссер и близкий друг «первого семейства». Ник, знающий, насколько знаменитости, особенно спорные, не любят, когда их узнают в самолетах, не стал ей представляться. Однако вскоре заметил, что она украдкой поглядывает на него из-под очков. Когда их взгляды встретились в третий раз, оба смутились, и Ник улыбнулся ей. Она же спросила:

– Вы не тот человек из табачной промышленности, которого недавно похищали?

– Тот, – сказал Ник, польщенный, что знаменитость заговорила с ним первой. Он уже собрался произнести ответную любезность, когда она выпятила челюсть и пророкотала:

– Я знала немало людей, умерших от рака легких. Хороших людей.

– А плохие все выжили? – поинтересовался Ник. Тарлина смерила его свирепым взглядом, поозиралась в поисках пустого кресла и, не обнаружив такового, вернулась к лежащему на ее широких коленях сценарию и принялась сердито черкать его большим красным карандашом. За дерзость Ника придется расплачиваться какому-то сценаристу.

Лос-Анджелес Ник любил. Всякий раз, как он прилетал сюда – даже в разгар напряженной рабочей недели, – ему казалось, будто уже пятница. Он испытывал радость, спускаясь по самолетному трапу и воображая, как поедет по Малхолланд-драйв в спортивном «мустанге», нанятом для него Гэзел, как будет поглядывать на огни города, раскинувшегося внизу – далеко, насколько видит глаз. Жаль, что нет с ним ни Хизер, ни Дженнет. Может, стоило сманить Хизер с собой? Или Дженнет.

Все эти приятные мечтания разлетелись в прах, едва он увидел ближневосточного обличия шофера со стрижкой стоимостью долларов в сто. Шофер поджидал его у выхода из аэровокзала, держа перед собой табличку «М-р Нейлор». Невинная попытка отобрать у Ника кейс обошлась шоферу дорого: телохранительницы едва не выдрали бедняге руку из плеча. Шофер извиняющимся тоном представился – его звали Махмуд, а послал его мистер Джек Бейн из Ассоциации творческих дарований – и вручил Нику конверт с запиской от Бейна, содержавшей просьбу позвонить при первой же возможности. Ник еще пуще пожалел о несостоявшемся «мустанге», когда дошел до машины Махмуда, приземистого лимузина длиною в бассейн для соревнований по плаванию. Люди, стоявшие невдалеке в ожидании автобуса, завидев Ника, его свиту и смахивающий на Моби Дика лимузин, тут же принялись клянчить у него автографы, действуя телохранительницам на нервы. Ник успел дать только один – человек, получивший его, вгляделся в подпись, нахмурился и сказал: «Это не он». Уже успевшая собраться небольшая толпа тут же растаяла.

Внутри автомобиль походил на прохладную пещеру, освещенную десятками крохотных лампочек, словно бы снятых с рождественской елки. На огромном телеэкране прямо перед Ником созданный компьютером фейерверк сложился в слова: «Добро пожаловать в Лос-Анджелес, мистер Нейлор». В открытой микроволновой печи стояла чаша с нагретыми салфетками; в баре, тоже открытом, обнаружились свежевыжатые соки четырех видов и выпивка. На сиденье валялись последние номера «Лос-Анджелес тайме», «Верайети» и «Асахи симбун». Так, а где же махровый купальный халат? – удивился Ник.